- Автор темы
- #1
ФИО: Larkys_Nevermorini
Дата рождения: 27.03.2001
Пол: Мужской
Национальность: Американец
Родители: Джеймс и Линда Блэммез
Образование: Высшее художественное (Калифорнийский художественный колледж)
Волосы: Пепельно-белые
Татуировки: Praying Skull, Serpent Skull, Spades, Thog's Sword, Bad Luck
Особенности: Постоянное ношение белых линз (номер 32), макияж на лице (номер 64), создающий выразительный и запоминающийся образ.
Лицо персонажа
Дата рождения: 27.03.2001
Пол: Мужской
Национальность: Американец
Родители: Джеймс и Линда Блэммез
Образование: Высшее художественное (Калифорнийский художественный колледж)
Волосы: Пепельно-белые
Татуировки: Praying Skull, Serpent Skull, Spades, Thog's Sword, Bad Luck
Особенности: Постоянное ношение белых линз (номер 32), макияж на лице (номер 64), создающий выразительный и запоминающийся образ.
Лицо персонажа
Родители:
Петя Неверморини, отец Ларкиса, был человеком, чья жизнь казалась простой и предсказуемой, но в его душе всегда горела искра чего-то большего. Он работал водителем пикапа в Блейн Каунти, день за днём колеся по бескрайним трассам, перевозя грузы из одного города в другой. Его работа была монотонной и изматывающей, но Петя никогда не жаловался. Он был молчаливым и строгим, сдержанным в эмоциях, но в его глазах всегда читалась глубокая мудрость и забота о семье. Несмотря на свою скромную профессию, Петя мечтал о собственной мастерской, где мог бы работать с деревом и металлом, создавая что-то своими руками. Эта мечта осталась с ним на всю жизнь, но реализовать её так и не удалось. Тем не менее, именно он стал первым, кто вдохновил Ларкиса на творчество. Когда мальчику исполнилось семь лет, Петя вручил ему набор карандашей и старый журнал о граффити. Этот простой, но значимый жест стал для Ларкиса отправной точкой в мире искусства. Отец не говорил много, но его действия всегда говорили за него.
Наталья Неверморини, мать Ларкиса, была полной противоположностью своего мужа. Она обладала ярким, творческим характером и всегда стремилась окружить себя красотой. Наталья работала швеёй в Вайнвуде, создавая одежду для местных жителей. Её руки были всегда заняты — то иглой, то кистью. Она увлекалась акварельной живописью, и её работы, хоть и не были известны широкой публике, украшали стены их скромного дома. Именно Наталья научила Ларкиса держать кисть в руках, когда ему было всего пять лет. Она проводила с ним долгие часы, показывая, как смешивать краски, как создавать тени и свет, как передавать эмоции через цвет и форму. Её терпение и любовь к искусству стали для Ларкиса не только уроком, но и источником вдохновения. Мать всегда верила в его талант и поддерживала его, даже когда другие сомневались.
Однако жизнь семьи Неверморини не была идеальной. Петя и Наталья часто ссорились, их конфликты были громкими и эмоциональными. Петя, привыкший к порядку и дисциплине, не всегда понимал творческую натуру своей жены, а Наталья, в свою очередь, считала его слишком строгим и закрытым. Эти разногласия создавали напряжённую атмосферу в доме, но, как это часто бывает, именно трудности помогли Ларкису найти свой путь. Он научился находить утешение в творчестве, используя искусство как способ убежать от реальности и выразить свои чувства. Конфликты родителей стали для него уроком — он понял, насколько важна свобода самовыражения и как важно оставаться верным себе, даже когда мир вокруг кажется несправедливым.
Семья Неверморини, несмотря на свои различия и трудности, стала для Ларкиса источником вдохновения и силы. От отца он унаследовал упорство, трудолюбие и умение ценить тишину, а от матери — чувство прекрасного, любовь к цвету и форме, а также способность видеть красоту в мелочах. Их противоречивые, но дополняющие друг друга характеры сформировали в нём стремление к свободе и творчеству. Ларкис научился находить баланс между дисциплиной и самовыражением, между мечтой и реальностью.
Именно благодаря своим родителям Ларкис стал тем, кем он стал — художником, который не боится экспериментировать, искать новые формы и выражать свои мысли через искусство. Его работы — это не только отражение его таланта, но и наследие его семьи. В каждой линии, в каждом мазке кисти можно увидеть следы уроков, которые он получил от отца и матери. Петя и Наталья, хоть и не всегда понимали друг друга, смогли передать своему сыну самое главное — веру в себя и свои силы.
Ларкис часто вспоминает те дни, когда он сидел за столом с матерью, смешивая краски, или наблюдал за отцом, который после долгого рабочего дня молча чинил что-то в гараже. Эти моменты, наполненные тишиной и теплом, стали для него источником вдохновения. Он понял, что искусство — это не только красота, но и история, эмоции, переживания. И в каждой своей работе он старается передать ту любовь и поддержку, которые получил от своих родителей.
Таким образом, семья Неверморини, несмотря на все свои трудности и недопонимания, стала для Ларкиса тем фундаментом, на котором он построил свою жизнь и своё творчество. Их уроки, их любовь и их вера в него помогли ему стать не просто художником, но и человеком, который ценит свободу, стремится к самовыражению и никогда не боится идти своим путём.
Детство
Ларкис родился в Блейн Каунти, в городишке, где пыль хрустела под ногами, а горизонт закрывали ржавые остовы машин и покосившиеся заборы. Его дом — старый коттедж с облезлой краской и верандой, скрипевшей на ветру, — наполняли звуки: рёв отцовского пикапа, стук маминой швейной машинки, скрип полов под его шагами. Родители редко были рядом: отец уезжал в рейсы, мать пропадала на подработках. С пяти лет Ларкис бродил один, разглядывая трещины в земле и тени от колючек, казавшиеся живыми. Он собирал камни вдоль дороги, выкладывал их в причудливые узоры, воображая города, где будет жить — подальше от серой глуши.
В шесть лет он нашёл в сарае коробку угольных карандашей и рисовал на стенах грубые линии, похожие на дороги отца, или фигуры из маминых рассказов о звёздах. Рисовал, пока пальцы не чернели, а уголь не рассыпался в пыль. Это был его крик миру: он не такой, как все в этом забытом углу, где время застыло. В семь лет стащил у отца нож, вырезал на доске кривой узор-паука — первую попытку оставить след не только на бумаге. В восемь — мелом из маминой мастерской расписал тротуар паутиной линий, вдохновивших будущие тату. Соседи грозились пожаловаться, но мать дала ему старый альбом, заполненный за пару дней: закаты, грузовики, лица, искажённые ветром.
В девять лет на ржавом заборе он изобразил чёрное солнце с лучами, как в маминых историях. В десять — смешал отбеливатель с синей краской, выкрасил волосы в пепельный, оставив ожог на руке, но ощутив гордость. Это был шаг к тому, чтобы стать не просто мальчишкой из Блейн Каунти. В одиннадцать — подрался из-за плевка на альбом, вернулся с разбитым носом, но с чувством, что защитил главное. В двенадцать — рисовал акварелью багровый закат, слушая мамин совет: «Уезжай».
Детство не баловало: местные дразнили за бледность и рисунки, называли странным. В девять он столкнул обидчика в канаву за порванный эскиз — с тех пор его боялись. Он чувствовал себя волком среди овец, а огонь внутри рос. Сидел на крыше сарая, глядя на горизонт, где мерещился Лос-Сантос — город, где его искусство станет настоящим. Иногда забирался в кабину отцовского пикапа, рисовал углём на сиденьях. Отец отругал, но не стёр — первый знак, что талант замечен.
В двенадцать лет он уже понимал, что искусство — это не просто способ самовыражения, но и оружие против серости и безразличия. Его руки, покрытые угольной пылью, стали символом его силы. Он знал, что впереди его ждут испытания, но был готов к ним. Ларкис чувствовал, что его время придёт, и когда это случится, он сможет показать миру, что даже из самого глухого угла можно вырваться к свету. Его детство, полное трудностей и одиночества, стало фундаментом для будущего, которое он строил своими руками.
Эти годы научили: искусство — способ выжить, пробить потолок, давящий с рождения. Он смотрел на руки в угольной пыли и видел силу, которой нет у других. Это было начало. Впереди — города, где его услышат.
Юность
В 14 лет Ларкис поступил в школу Блейн Каунти, но уроки казались чужими. Ненавидел заучивать формулы, предпочитая рисовать на задней парте узоры, усложнявшиеся с каждым днём. Карандаши ломались, пальцы ныли, но он не останавливался. Учителя грозили отчислением, вызывали родителей, но ему было плевать. Лишь занятия по искусству цепляли: там он узнал о композиции, контрасте, линиях, говорящих без слов. Его мрачные работы с резкими штрихами пугали педагогов, но для него это был язык хаоса, который он пытался укротить.
В 15 лет открыл панк-рок: треск винила в отцовском плеере, рваные футболки, пропахшие бензином от тусовок с байкерами у заправки. Их татуированные руки, байки о дороге стали символом свободы. Однажды стащил у байкера уголь, нарисовал паука на стене заправки. Тот похлопал его: «Докажи, что можешь лучше». Ларкис вернулся домой, изрисовал дверь углём, пока краска не осыпалась.
В 16 лет нашёл подпольного мастера: за пять долларов тот набил ему геометрический узор кривым шилом. Боль от иглы стала гимном власти над телом — он понял, что кожа тоже холст. Купил белые линзы, стирая карий цвет глаз — вызов миру: «Я не ваш». В 17 добавил чёрные стрелки на лицо, подчёркивая линзы. Отец орал, мать молчала, но Ларкис носил этот образ как броню.
В том же году местная шпана украла его сумку с эскизами. Он выследил их до ангара, вернул своё с синяками и порезами. Дрался как зверь, победил, осознав: искусство стоит защищать как жизнь.
После школы в 18 поступил в Калифорнийский художественный колледж в Лос-Сантосе. Жил искусством: три часа сна, кофе, дешёвые сэндвичи. Мастерские с запахом краски и гулом тату-машинок стали его кислородом. Спорил с преподавателями, доказывая, что искусство — свобода, а не рамки. Нарисовал на аудиторной доске геометрический узор — получил выговор, но уважение однокурсников. Рисовал везде: парты, стены, туалеты. Штрафы не остановили — он знал, это начало.
Открыл для себя стиль: чёрные линии, тени, строгие формы. Мечтал превратить тело в галерею, где каждая татуировка кричит о его пути. Смотрел на руки в краске — видел силу, которой нет у других. Мир услышит его крик.
Взрослая жизнь
В 18 лет Ларкис рванул в Лос-Сантос, бросив Блейн Каунти с его пылью и скукой. Накопил немного денег, чиня заборы и помогая матери в мастерской, где пот и жара выжимали из него последние силы. Он ехал туда с одной мыслью: выжить и стать кем-то. Город встретил его холодно: первые месяцы он жил в общежитии колледжа, где стены дрожали от криков соседей, а еда сводилась к лапше и черствому хлебу. Ходил пешком, чтобы сэкономить, смотрел на неоновые огни с голодом в глазах.
Калифорнийский художественный колледж стал его убежищем. Он погрузился в лекции о дизайне, истории искусства, технике татуировки, впитывая каждое слово, как сухая земля — дождь. Сидел до ночи в аудиториях, слушая скрип карандашей и гул машинок. Ночами рисовал эскизы под тусклой лампой, смешивая уголь и тушь, пока пальцы не чернели, а глаза не слезились от усталости. Рисовал на обоях, простынях, даже на своей коже, пока не понял: это его судьба.
В 19 лет он поспорил с однокурсником, что набьёт себе тату сам. Взял иглу, старую машинку, сделал кривой узор на запястье, позже перекрытый Praying Skull. Боль была адской, но он смеялся, глядя в зеркало. Это был первый урок: если хочешь быть мастером, начни с себя.
К 20 годам он устроился в тату-салон на подхвате: подметал полы, чистил иглы, наблюдал, как мастера вгоняют краску под кожу. Учился украдкой, пока не получил шанс взять машинку сам. Дрожал, но не остановился. Его стиль родился из любви к чёткости и контрасту, вдохновлённый геометрией. Каждая линия должна была быть как удар ножа — точной и резкой.
В 21 год он начал превращать себя в холст: Spades, Thog's Sword, Bad Luck на ногах — сплетение линий, как дороги детства. Serpent Skull на руке — тени, скрывающие слабости. Позже добавил $ 100 на шею, звёзды из маминых рассказов. Смотрел на свои татуировки и видел в них свою историю, вырезанную навечно.
Его линзы, макияж, чёрные стрелки, густые тени стали подписью, которую узнавали клиенты: байкеры с грубыми руками, художники с усталыми глазами, гонщики с шальными улыбками. Он стал их зеркалом, отражая их боль и силу.
В 22 года попал в переделку: пьяный байкер не заплатил, полез в драку. Ларкис вырубил его ударом локтя, но получил трещину в ребре. Лежа в больнице, рисовал эскизы на бинтах, пока медсёстры качали головами. Понял: даже боль — топливо для творчества.
После этого стал осторожнее, но не мягче. Начал носить нож — не для понтов, а чтобы больше не лежать на больничной койке. Смотрел на шрам и думал: каждая царапина — часть пути.
К 23 годам его знали как Белоглазого мастера с взглядом, от которого холодело в груди, и руками, которые не дрожали. Ходил по улицам Лос-Сантоса, слушая, как шепчутся о нём в барах. Смотрел на свои татуировки и видел в них силу.
Он понял: искусство — не просто красота, а способ держать мир за горло, не давая ему сломать тебя первым. Смотрел на свои руки и думал: они его оружие. Каждая линия должна кричать о том, кто он есть.
Настоящее время
Ларкису сейчас 24 года, он живет в маленькой квартире в Миррор-Парк, где стены исписаны его эскизами. Черные линии переплетаются, как мысли в его голове, а пол усыпан обрывками бумаги, исписанными углем и тушью. Он смотрит на них и видит свою жизнь. Работая в тату-салоне на окраине, он мечтает о своей студии — месте, где сможет творить без оглядки на чужие правила, где каждый удар иглы станет его законом. Он представляет ее в деталях: темные стены, запах краски, гудение машинок и его имя на вывеске, вырезанное как татуировка.
Его белые линзы, макияж и татуировки Praying Skull, Serpent Skull, Spades, Thog's Sword, Bad Luck — это не просто украшения, а броня, выкованная годами борьбы и поиска. Смотря на себя, он видит не просто человека, а целую историю. Но Лос-Сантос не спит: криминальные группировки видят в нем мастера, чьи татуировки могут скрыть шрамы и метки прошлого, и предлагают деньги, от которых трудно отказаться. Он пока держится, но аренда растет, а долги копятся, и голос в голове шепчет, что один заказ не сделает его их пешкой. Он смотрит на свои руки и думает, что они могут больше.
Недавно он начал выступать на подпольных шоу в заброшенных складах. Под грохот музыки и свет стробоскопов он вгоняет иглу в кожу добровольцев, пока толпа ревет, а пот стекает по спине. В эти моменты он чувствует себя живым, как будто каждая линия — это его сердцебиение. Смотря на толпу, он видит их глаза, горящие как его собственные. Это приносит ему новых клиентов и связи, но каждый такой вечер — шаг к пропасти, где искусство становится грязным. Вернувшись домой, он смотрит на свои татуировки и думает о том, где грань.
Ларкис разрывается между тем, чтобы остаться чистым художником, и нырнуть в тень, где его талант даст ему власть и безопасность. Он часто стоит у окна, глядя на огни города, и думает о матери, которая рисовала закаты, и об отце, который гнул спину ради куска хлеба. Их жизнь была клеткой, а он хочет крыльев. Смотря на небо, он видит звезды, которые рисовал в детстве.
Сейчас, глядя в зеркало, он видит свои татуировки и думает, что каждая линия — это день, когда он не сдался. Линзы и макияж — это маска, под которой он прячет мальчишку из Блейн Каунти, все еще верящего в закаты. Он смотрит на свои руки и знает, что они — его сила. Иногда он бродит по ночным улицам, слушая шум машин и крики пьяных, и вспоминает, как в 23 года один клиент, старый художник с трясущимися руками, сказал ему: «Ты не просто рисуешь; ты живешь этим». Эти слова поддерживают его, когда хочется все бросить. Он берет машинку и рисует на бумаге, пока пальцы не сводит судорогой. Смотря на свои линии, он понимает, что это его голос.
Его путь — это танец на краю, где каждый выбор может стать последним. Он знает, что Лос-Сантос не прощает тех, кто ошибается дважды. Смотрит на свои шрамы и татуировки и понимает, что это его жизнь, вырезанная на коже, и он не отдаст ее никому. Он видит в своих руках не просто кожу, а оружие, которое выковал сам. Он хочет, чтобы каждая линия кричала о том, кто он есть и что прошел. Смотря на город, он думает, что это его поле боя.
Итоги биографии:
1. Разрешение на постоянное ношение белых контактных линз (номер 32).
2. Разрешение на постоянное ношение выразительного макияжа на лице (номер 64).
3. Разрешение на ношение татуировок Praying Skull, Serpent Skull, Spades, Thog's Sword, Bad Luck в гос.фракциях
Петя Неверморини, отец Ларкиса, был человеком, чья жизнь казалась простой и предсказуемой, но в его душе всегда горела искра чего-то большего. Он работал водителем пикапа в Блейн Каунти, день за днём колеся по бескрайним трассам, перевозя грузы из одного города в другой. Его работа была монотонной и изматывающей, но Петя никогда не жаловался. Он был молчаливым и строгим, сдержанным в эмоциях, но в его глазах всегда читалась глубокая мудрость и забота о семье. Несмотря на свою скромную профессию, Петя мечтал о собственной мастерской, где мог бы работать с деревом и металлом, создавая что-то своими руками. Эта мечта осталась с ним на всю жизнь, но реализовать её так и не удалось. Тем не менее, именно он стал первым, кто вдохновил Ларкиса на творчество. Когда мальчику исполнилось семь лет, Петя вручил ему набор карандашей и старый журнал о граффити. Этот простой, но значимый жест стал для Ларкиса отправной точкой в мире искусства. Отец не говорил много, но его действия всегда говорили за него.
Наталья Неверморини, мать Ларкиса, была полной противоположностью своего мужа. Она обладала ярким, творческим характером и всегда стремилась окружить себя красотой. Наталья работала швеёй в Вайнвуде, создавая одежду для местных жителей. Её руки были всегда заняты — то иглой, то кистью. Она увлекалась акварельной живописью, и её работы, хоть и не были известны широкой публике, украшали стены их скромного дома. Именно Наталья научила Ларкиса держать кисть в руках, когда ему было всего пять лет. Она проводила с ним долгие часы, показывая, как смешивать краски, как создавать тени и свет, как передавать эмоции через цвет и форму. Её терпение и любовь к искусству стали для Ларкиса не только уроком, но и источником вдохновения. Мать всегда верила в его талант и поддерживала его, даже когда другие сомневались.
Однако жизнь семьи Неверморини не была идеальной. Петя и Наталья часто ссорились, их конфликты были громкими и эмоциональными. Петя, привыкший к порядку и дисциплине, не всегда понимал творческую натуру своей жены, а Наталья, в свою очередь, считала его слишком строгим и закрытым. Эти разногласия создавали напряжённую атмосферу в доме, но, как это часто бывает, именно трудности помогли Ларкису найти свой путь. Он научился находить утешение в творчестве, используя искусство как способ убежать от реальности и выразить свои чувства. Конфликты родителей стали для него уроком — он понял, насколько важна свобода самовыражения и как важно оставаться верным себе, даже когда мир вокруг кажется несправедливым.
Семья Неверморини, несмотря на свои различия и трудности, стала для Ларкиса источником вдохновения и силы. От отца он унаследовал упорство, трудолюбие и умение ценить тишину, а от матери — чувство прекрасного, любовь к цвету и форме, а также способность видеть красоту в мелочах. Их противоречивые, но дополняющие друг друга характеры сформировали в нём стремление к свободе и творчеству. Ларкис научился находить баланс между дисциплиной и самовыражением, между мечтой и реальностью.
Именно благодаря своим родителям Ларкис стал тем, кем он стал — художником, который не боится экспериментировать, искать новые формы и выражать свои мысли через искусство. Его работы — это не только отражение его таланта, но и наследие его семьи. В каждой линии, в каждом мазке кисти можно увидеть следы уроков, которые он получил от отца и матери. Петя и Наталья, хоть и не всегда понимали друг друга, смогли передать своему сыну самое главное — веру в себя и свои силы.
Ларкис часто вспоминает те дни, когда он сидел за столом с матерью, смешивая краски, или наблюдал за отцом, который после долгого рабочего дня молча чинил что-то в гараже. Эти моменты, наполненные тишиной и теплом, стали для него источником вдохновения. Он понял, что искусство — это не только красота, но и история, эмоции, переживания. И в каждой своей работе он старается передать ту любовь и поддержку, которые получил от своих родителей.
Таким образом, семья Неверморини, несмотря на все свои трудности и недопонимания, стала для Ларкиса тем фундаментом, на котором он построил свою жизнь и своё творчество. Их уроки, их любовь и их вера в него помогли ему стать не просто художником, но и человеком, который ценит свободу, стремится к самовыражению и никогда не боится идти своим путём.
Детство
Ларкис родился в Блейн Каунти, в городишке, где пыль хрустела под ногами, а горизонт закрывали ржавые остовы машин и покосившиеся заборы. Его дом — старый коттедж с облезлой краской и верандой, скрипевшей на ветру, — наполняли звуки: рёв отцовского пикапа, стук маминой швейной машинки, скрип полов под его шагами. Родители редко были рядом: отец уезжал в рейсы, мать пропадала на подработках. С пяти лет Ларкис бродил один, разглядывая трещины в земле и тени от колючек, казавшиеся живыми. Он собирал камни вдоль дороги, выкладывал их в причудливые узоры, воображая города, где будет жить — подальше от серой глуши.
В шесть лет он нашёл в сарае коробку угольных карандашей и рисовал на стенах грубые линии, похожие на дороги отца, или фигуры из маминых рассказов о звёздах. Рисовал, пока пальцы не чернели, а уголь не рассыпался в пыль. Это был его крик миру: он не такой, как все в этом забытом углу, где время застыло. В семь лет стащил у отца нож, вырезал на доске кривой узор-паука — первую попытку оставить след не только на бумаге. В восемь — мелом из маминой мастерской расписал тротуар паутиной линий, вдохновивших будущие тату. Соседи грозились пожаловаться, но мать дала ему старый альбом, заполненный за пару дней: закаты, грузовики, лица, искажённые ветром.
В девять лет на ржавом заборе он изобразил чёрное солнце с лучами, как в маминых историях. В десять — смешал отбеливатель с синей краской, выкрасил волосы в пепельный, оставив ожог на руке, но ощутив гордость. Это был шаг к тому, чтобы стать не просто мальчишкой из Блейн Каунти. В одиннадцать — подрался из-за плевка на альбом, вернулся с разбитым носом, но с чувством, что защитил главное. В двенадцать — рисовал акварелью багровый закат, слушая мамин совет: «Уезжай».
Детство не баловало: местные дразнили за бледность и рисунки, называли странным. В девять он столкнул обидчика в канаву за порванный эскиз — с тех пор его боялись. Он чувствовал себя волком среди овец, а огонь внутри рос. Сидел на крыше сарая, глядя на горизонт, где мерещился Лос-Сантос — город, где его искусство станет настоящим. Иногда забирался в кабину отцовского пикапа, рисовал углём на сиденьях. Отец отругал, но не стёр — первый знак, что талант замечен.
В двенадцать лет он уже понимал, что искусство — это не просто способ самовыражения, но и оружие против серости и безразличия. Его руки, покрытые угольной пылью, стали символом его силы. Он знал, что впереди его ждут испытания, но был готов к ним. Ларкис чувствовал, что его время придёт, и когда это случится, он сможет показать миру, что даже из самого глухого угла можно вырваться к свету. Его детство, полное трудностей и одиночества, стало фундаментом для будущего, которое он строил своими руками.
Эти годы научили: искусство — способ выжить, пробить потолок, давящий с рождения. Он смотрел на руки в угольной пыли и видел силу, которой нет у других. Это было начало. Впереди — города, где его услышат.
Юность
В 14 лет Ларкис поступил в школу Блейн Каунти, но уроки казались чужими. Ненавидел заучивать формулы, предпочитая рисовать на задней парте узоры, усложнявшиеся с каждым днём. Карандаши ломались, пальцы ныли, но он не останавливался. Учителя грозили отчислением, вызывали родителей, но ему было плевать. Лишь занятия по искусству цепляли: там он узнал о композиции, контрасте, линиях, говорящих без слов. Его мрачные работы с резкими штрихами пугали педагогов, но для него это был язык хаоса, который он пытался укротить.
В 15 лет открыл панк-рок: треск винила в отцовском плеере, рваные футболки, пропахшие бензином от тусовок с байкерами у заправки. Их татуированные руки, байки о дороге стали символом свободы. Однажды стащил у байкера уголь, нарисовал паука на стене заправки. Тот похлопал его: «Докажи, что можешь лучше». Ларкис вернулся домой, изрисовал дверь углём, пока краска не осыпалась.
В 16 лет нашёл подпольного мастера: за пять долларов тот набил ему геометрический узор кривым шилом. Боль от иглы стала гимном власти над телом — он понял, что кожа тоже холст. Купил белые линзы, стирая карий цвет глаз — вызов миру: «Я не ваш». В 17 добавил чёрные стрелки на лицо, подчёркивая линзы. Отец орал, мать молчала, но Ларкис носил этот образ как броню.
В том же году местная шпана украла его сумку с эскизами. Он выследил их до ангара, вернул своё с синяками и порезами. Дрался как зверь, победил, осознав: искусство стоит защищать как жизнь.
После школы в 18 поступил в Калифорнийский художественный колледж в Лос-Сантосе. Жил искусством: три часа сна, кофе, дешёвые сэндвичи. Мастерские с запахом краски и гулом тату-машинок стали его кислородом. Спорил с преподавателями, доказывая, что искусство — свобода, а не рамки. Нарисовал на аудиторной доске геометрический узор — получил выговор, но уважение однокурсников. Рисовал везде: парты, стены, туалеты. Штрафы не остановили — он знал, это начало.
Открыл для себя стиль: чёрные линии, тени, строгие формы. Мечтал превратить тело в галерею, где каждая татуировка кричит о его пути. Смотрел на руки в краске — видел силу, которой нет у других. Мир услышит его крик.
Взрослая жизнь
В 18 лет Ларкис рванул в Лос-Сантос, бросив Блейн Каунти с его пылью и скукой. Накопил немного денег, чиня заборы и помогая матери в мастерской, где пот и жара выжимали из него последние силы. Он ехал туда с одной мыслью: выжить и стать кем-то. Город встретил его холодно: первые месяцы он жил в общежитии колледжа, где стены дрожали от криков соседей, а еда сводилась к лапше и черствому хлебу. Ходил пешком, чтобы сэкономить, смотрел на неоновые огни с голодом в глазах.
Калифорнийский художественный колледж стал его убежищем. Он погрузился в лекции о дизайне, истории искусства, технике татуировки, впитывая каждое слово, как сухая земля — дождь. Сидел до ночи в аудиториях, слушая скрип карандашей и гул машинок. Ночами рисовал эскизы под тусклой лампой, смешивая уголь и тушь, пока пальцы не чернели, а глаза не слезились от усталости. Рисовал на обоях, простынях, даже на своей коже, пока не понял: это его судьба.
В 19 лет он поспорил с однокурсником, что набьёт себе тату сам. Взял иглу, старую машинку, сделал кривой узор на запястье, позже перекрытый Praying Skull. Боль была адской, но он смеялся, глядя в зеркало. Это был первый урок: если хочешь быть мастером, начни с себя.
К 20 годам он устроился в тату-салон на подхвате: подметал полы, чистил иглы, наблюдал, как мастера вгоняют краску под кожу. Учился украдкой, пока не получил шанс взять машинку сам. Дрожал, но не остановился. Его стиль родился из любви к чёткости и контрасту, вдохновлённый геометрией. Каждая линия должна была быть как удар ножа — точной и резкой.
В 21 год он начал превращать себя в холст: Spades, Thog's Sword, Bad Luck на ногах — сплетение линий, как дороги детства. Serpent Skull на руке — тени, скрывающие слабости. Позже добавил $ 100 на шею, звёзды из маминых рассказов. Смотрел на свои татуировки и видел в них свою историю, вырезанную навечно.
Его линзы, макияж, чёрные стрелки, густые тени стали подписью, которую узнавали клиенты: байкеры с грубыми руками, художники с усталыми глазами, гонщики с шальными улыбками. Он стал их зеркалом, отражая их боль и силу.
В 22 года попал в переделку: пьяный байкер не заплатил, полез в драку. Ларкис вырубил его ударом локтя, но получил трещину в ребре. Лежа в больнице, рисовал эскизы на бинтах, пока медсёстры качали головами. Понял: даже боль — топливо для творчества.
После этого стал осторожнее, но не мягче. Начал носить нож — не для понтов, а чтобы больше не лежать на больничной койке. Смотрел на шрам и думал: каждая царапина — часть пути.
К 23 годам его знали как Белоглазого мастера с взглядом, от которого холодело в груди, и руками, которые не дрожали. Ходил по улицам Лос-Сантоса, слушая, как шепчутся о нём в барах. Смотрел на свои татуировки и видел в них силу.
Он понял: искусство — не просто красота, а способ держать мир за горло, не давая ему сломать тебя первым. Смотрел на свои руки и думал: они его оружие. Каждая линия должна кричать о том, кто он есть.
Настоящее время
Ларкису сейчас 24 года, он живет в маленькой квартире в Миррор-Парк, где стены исписаны его эскизами. Черные линии переплетаются, как мысли в его голове, а пол усыпан обрывками бумаги, исписанными углем и тушью. Он смотрит на них и видит свою жизнь. Работая в тату-салоне на окраине, он мечтает о своей студии — месте, где сможет творить без оглядки на чужие правила, где каждый удар иглы станет его законом. Он представляет ее в деталях: темные стены, запах краски, гудение машинок и его имя на вывеске, вырезанное как татуировка.
Его белые линзы, макияж и татуировки Praying Skull, Serpent Skull, Spades, Thog's Sword, Bad Luck — это не просто украшения, а броня, выкованная годами борьбы и поиска. Смотря на себя, он видит не просто человека, а целую историю. Но Лос-Сантос не спит: криминальные группировки видят в нем мастера, чьи татуировки могут скрыть шрамы и метки прошлого, и предлагают деньги, от которых трудно отказаться. Он пока держится, но аренда растет, а долги копятся, и голос в голове шепчет, что один заказ не сделает его их пешкой. Он смотрит на свои руки и думает, что они могут больше.
Недавно он начал выступать на подпольных шоу в заброшенных складах. Под грохот музыки и свет стробоскопов он вгоняет иглу в кожу добровольцев, пока толпа ревет, а пот стекает по спине. В эти моменты он чувствует себя живым, как будто каждая линия — это его сердцебиение. Смотря на толпу, он видит их глаза, горящие как его собственные. Это приносит ему новых клиентов и связи, но каждый такой вечер — шаг к пропасти, где искусство становится грязным. Вернувшись домой, он смотрит на свои татуировки и думает о том, где грань.
Ларкис разрывается между тем, чтобы остаться чистым художником, и нырнуть в тень, где его талант даст ему власть и безопасность. Он часто стоит у окна, глядя на огни города, и думает о матери, которая рисовала закаты, и об отце, который гнул спину ради куска хлеба. Их жизнь была клеткой, а он хочет крыльев. Смотря на небо, он видит звезды, которые рисовал в детстве.
Сейчас, глядя в зеркало, он видит свои татуировки и думает, что каждая линия — это день, когда он не сдался. Линзы и макияж — это маска, под которой он прячет мальчишку из Блейн Каунти, все еще верящего в закаты. Он смотрит на свои руки и знает, что они — его сила. Иногда он бродит по ночным улицам, слушая шум машин и крики пьяных, и вспоминает, как в 23 года один клиент, старый художник с трясущимися руками, сказал ему: «Ты не просто рисуешь; ты живешь этим». Эти слова поддерживают его, когда хочется все бросить. Он берет машинку и рисует на бумаге, пока пальцы не сводит судорогой. Смотря на свои линии, он понимает, что это его голос.
Его путь — это танец на краю, где каждый выбор может стать последним. Он знает, что Лос-Сантос не прощает тех, кто ошибается дважды. Смотрит на свои шрамы и татуировки и понимает, что это его жизнь, вырезанная на коже, и он не отдаст ее никому. Он видит в своих руках не просто кожу, а оружие, которое выковал сам. Он хочет, чтобы каждая линия кричала о том, кто он есть и что прошел. Смотря на город, он думает, что это его поле боя.
Итоги биографии:
1. Разрешение на постоянное ношение белых контактных линз (номер 32).
2. Разрешение на постоянное ношение выразительного макияжа на лице (номер 64).
3. Разрешение на ношение татуировок Praying Skull, Serpent Skull, Spades, Thog's Sword, Bad Luck в гос.фракциях
Последнее редактирование:
