- Автор темы
- #1
Имя: Ivan
Фамилия: Bipolared
Дата рождения: 03.09.1995
IC возраст: 29 лет
Личная фотография
Пол: мужской
Национальность: русский (родился в России, но позже переехал в США)
Родители:
Отец: Sergei Bipolared (русский, инженер)
Мать: Elena Bipolared (русская, учительница)
Образование:
Среднее (окончил школу в России)
Высшее образование отсутствует
Описание внешнего вида
Рост: 180 см
Цвет волос: Тёмно-русый
Цвет глаз: Серо-голубые
Телосложение: Худощавое, но подтянутое
Татуировки: На левой руке — татуировка в виде волка, на правой — надпись на русском: "Всё или ничего".
Особые приметы: Носит чёрную маску, скрывающую нижнюю часть лица.
Родители
Сергей Биполаред — отец Ивана, инженер, чья карьера рухнула из-за алкоголизма и нереализованных амбиций. После переезда в город он замкнулся в себе, видя в сыне напоминание о собственных провалах.
Елена Биполаред — мать, учительница литературы, которая пыталась защитить Ивана от гнева мужа, но сама погрузилась в депрессию. Их брак держался на взаимных упрёках: Сергей обвинял Елену в «слабости», она — его в безответственности. Когда Иван уехал в США, они развелись, но так и не простили сыну «побега от семьи».
Детство
Ранние годы в провинциальном городке
Ivan родился в тихом городке под Москвой, где жизнь текла медленно, а соседи знали друг друга в лицо. Его семья жила в старом кирпичном доме, окружённом берёзами. Отец, Сергей, работал на местном заводе, а мать, Елена, преподавала в школе литературу. Несмотря на скромный быт, первые годы жизни Ивана были наполнены теплом: мать читала ему сказки, а отец мастерил деревянные игрушки. Однако даже тогда в доме часто витало напряжение — родители спорили о деньгах и будущем.
К пяти годам Ivan начал замечать, как ссоры родителей перерастают в нечто большее. Сергей, разочарованный карьерой, начал пить, а Елена, уставшая от быта, всё чаще закрывалась в себе. Мальчик стал свидетелем ночных криков, битой посуды и долгих молчаливых обедов. Он научился прятаться на чердаке, где рисовал углём на стенах фантастических существ — так он пытался убежать от реальности. Эти рисунки позже стали его первыми «друзьями».
В начальной школе Ivan выделялся необычной замкнутостью. Он избегал сверстников, предпочитая сидеть на задней парте с блокнотом, где рисовал мрачные пейзажи. Учителя хвалили его за творческие задание, но тревожились из-за внезапных вспышек агрессии: однажды он разорвал учебник, когда одноклассник высмеял его акцент (семья переехала из деревни в город). После этого случая мать отвела его к школьному психологу, но визиты быстро прекратились — Сергей назвал это «блажью».
К десяти годам искусство стало для Ивана единственным способом выразить то, что он не мог сказать словами. Он часами слушал старый проигрыватель отца, особенно альбомы русских рок-групп вроде «Кино» и «Алисы». Под впечатлением от музыки он начал писать стихи и сочинять мелодии на разбитом пианино в школе. Учительница музыки, заметив его талант, предложила занятия, но родители отказались: «Музыка — не работа для мужчины».
Однажды Иван разорвал учебник, когда одноклассник высмеял его деревенский акцент. Переезд в город стал для семьи вынужденным шагом: Сергею предложили работу на заводе, но вместо улучшения жизни это принесло лишь долги и скандалы. Ивану, привыкшему к тишине полей, городской шум давил на психику. Он заикался, путал ударения, а сверстники дразнили его «деревенщиной». Разорванный учебник стал символом его бунта против системы, которая не принимала его.
К двенадцати годам в Иване начали проявляться первые признаки психического расстройства. После особенно жёсткой ссоры родителей он убежал из дома и провёл ночь в заброшенном сарае на окраине города. Наутро его нашли соседи, но вместо поддержки отец обвинил сына в «спектакле». С тех пор Ivan стал чаще задумываться о побеге. Он мечтал о большом городе, где никто не знает его прошлого, и тайно копил мелочь из маминой сумки, чтобы однажды купить билет в Москву.
Этот период заложил основы его противоречивой личности: сочетание творческой чуткости, подавленной агрессии и глубокого одиночества.
Юность
Переезд в Санкт-Петербург стал для Ивана одновременно шансом и проклятием. Город с его серыми небоскрёбами и бурлящей Невой оглушил подростка, привыкшего к провинциальной тишине. Он записался в местный скейт-парк, где нашёл первых друзей — таких же потерянных, как он сам. Паркур, ночные заезды по крышам, прыжки через парапеты… Риск давал ему чувство контроля, которого не было дома, где родители, погружённые в свои проблемы, почти не замечали сына.Фамилия: Bipolared
Дата рождения: 03.09.1995
IC возраст: 29 лет
Личная фотография
Пол: мужской
Национальность: русский (родился в России, но позже переехал в США)
Родители:
Отец: Sergei Bipolared (русский, инженер)
Мать: Elena Bipolared (русская, учительница)
Образование:
Среднее (окончил школу в России)
Высшее образование отсутствует
Описание внешнего вида
Рост: 180 см
Цвет волос: Тёмно-русый
Цвет глаз: Серо-голубые
Телосложение: Худощавое, но подтянутое
Татуировки: На левой руке — татуировка в виде волка, на правой — надпись на русском: "Всё или ничего".
Особые приметы: Носит чёрную маску, скрывающую нижнюю часть лица.
Родители
Сергей Биполаред — отец Ивана, инженер, чья карьера рухнула из-за алкоголизма и нереализованных амбиций. После переезда в город он замкнулся в себе, видя в сыне напоминание о собственных провалах.
Елена Биполаред — мать, учительница литературы, которая пыталась защитить Ивана от гнева мужа, но сама погрузилась в депрессию. Их брак держался на взаимных упрёках: Сергей обвинял Елену в «слабости», она — его в безответственности. Когда Иван уехал в США, они развелись, но так и не простили сыну «побега от семьи».
Детство
Ранние годы в провинциальном городке
Ivan родился в тихом городке под Москвой, где жизнь текла медленно, а соседи знали друг друга в лицо. Его семья жила в старом кирпичном доме, окружённом берёзами. Отец, Сергей, работал на местном заводе, а мать, Елена, преподавала в школе литературу. Несмотря на скромный быт, первые годы жизни Ивана были наполнены теплом: мать читала ему сказки, а отец мастерил деревянные игрушки. Однако даже тогда в доме часто витало напряжение — родители спорили о деньгах и будущем.
К пяти годам Ivan начал замечать, как ссоры родителей перерастают в нечто большее. Сергей, разочарованный карьерой, начал пить, а Елена, уставшая от быта, всё чаще закрывалась в себе. Мальчик стал свидетелем ночных криков, битой посуды и долгих молчаливых обедов. Он научился прятаться на чердаке, где рисовал углём на стенах фантастических существ — так он пытался убежать от реальности. Эти рисунки позже стали его первыми «друзьями».
В начальной школе Ivan выделялся необычной замкнутостью. Он избегал сверстников, предпочитая сидеть на задней парте с блокнотом, где рисовал мрачные пейзажи. Учителя хвалили его за творческие задание, но тревожились из-за внезапных вспышек агрессии: однажды он разорвал учебник, когда одноклассник высмеял его акцент (семья переехала из деревни в город). После этого случая мать отвела его к школьному психологу, но визиты быстро прекратились — Сергей назвал это «блажью».
К десяти годам искусство стало для Ивана единственным способом выразить то, что он не мог сказать словами. Он часами слушал старый проигрыватель отца, особенно альбомы русских рок-групп вроде «Кино» и «Алисы». Под впечатлением от музыки он начал писать стихи и сочинять мелодии на разбитом пианино в школе. Учительница музыки, заметив его талант, предложила занятия, но родители отказались: «Музыка — не работа для мужчины».
Однажды Иван разорвал учебник, когда одноклассник высмеял его деревенский акцент. Переезд в город стал для семьи вынужденным шагом: Сергею предложили работу на заводе, но вместо улучшения жизни это принесло лишь долги и скандалы. Ивану, привыкшему к тишине полей, городской шум давил на психику. Он заикался, путал ударения, а сверстники дразнили его «деревенщиной». Разорванный учебник стал символом его бунта против системы, которая не принимала его.
К двенадцати годам в Иване начали проявляться первые признаки психического расстройства. После особенно жёсткой ссоры родителей он убежал из дома и провёл ночь в заброшенном сарае на окраине города. Наутро его нашли соседи, но вместо поддержки отец обвинил сына в «спектакле». С тех пор Ivan стал чаще задумываться о побеге. Он мечтал о большом городе, где никто не знает его прошлого, и тайно копил мелочь из маминой сумки, чтобы однажды купить билет в Москву.
Этот период заложил основы его противоречивой личности: сочетание творческой чуткости, подавленной агрессии и глубокого одиночества.
Юность
Однажды зимой, пытаясь повторить трюк с железной лестницы, Иван сорвался. Лицо встретилось с обледеневшим асфальтом, оставив глубокий порез от скулы до подбородка. Кровь заливала куртку, но он не кричал — лишь стиснул зубы, пока друзья тащили его в ближайшую аптеку. Шрам заживал плохо: нитки, которые наложил дежурный врач в подпольном медпункте, порвались через неделю, превратив рану в багровую трещину. Позже он назовёт это «первой меткой свободы».
Шрам стал поводом для насмешек в новой школе. Одноклассники дразнили его «Франкенштейном», а учителя при каждом удобном случае напоминали о «последствиях хулиганства». Иван отвечал кулаками, зарабатывая прогулы и записи в дневнике. Но чем чаще он дрался, тем больше шрамов появлялось — не только на лице. Над правой бровью остался след от разбитой бутылки после стычки с местной бандой, а на шее — тонкая линия от ножа, когда он заступился за друга.
Заживление превратилось в ритуал. По ночам, пока родители спали, он крал из аптечки матери йод и бинты, заклеивая раны пластырями, которые срывал утром, чтобы те «дышали». Шрамы на лице он маскировал чёрной повязкой, а позже — банданой, что стало прообразом его будущей маски. Со временем рубцы побледнели, но их рельеф остался, как топография его бунта: каждый изгиб напоминал о моменте, когда боль была громче страха.
Эти годы научили его не доверять миру. Биполярное расстройство, диагностированное в 16 лет, лишь закрепило маскировку как часть личности. Шрамы он начал воспринимать как доспехи — они отталкивали тех, кто мог причинить боль, и притягивали тех, кто видел в них историю. Но даже скрывая лицо, Иван не мог спрятать главное: глаза, в которых смешались вызов, ранимость и ненависть к собственному отражению.
Переезд в США: как это было и почему
Переезд в США для Ивана Биполареда стал не просто сменой места жительства, а попыткой убежать от прошлого, которое преследовало его, как тень. В России он чувствовал себя запертым: шрамы на лице, насмешки окружающих, скандалы родителей и биполярное расстройство, которое прогрессировало с каждым годом. Америка казалась ему местом, где можно начать с чистого листа, где его шрамы и маска не будут вызывать вопросов.
Иван начал копить деньги за год до отъезда. Он продал всё, что мог: гитару отца, бабушкины украшения, даже свой скейтборд. Работал на износ: днём разгружал товары на складе, ночью подрабатывал водителем. Когда набрал нужную сумму, купил билет в один конец и улетел с одной сумкой, в которой были только документы, немного денег, маска и фотография родителей.
Лос-Сантос встретил его шумом, грязью и запахом бензина. Первые дни он жил в дешёвом мотеле на окраине, где по ночам слышался гул полицейских сирен и крики пьяных соседей. Языковой барьер стал первой проблемой: его акцент и неспособность быстро формулировать мысли вызывали насмешки. Он устроился курьером, чтобы хоть как-то выжить, но первые месяцы были адом: низкая зарплата, долги за аренду и постоянное чувство одиночества.
Маска стала его спасением. В городе, где каждый второй прячет лицо, он стал невидимкой, и это давало ему чувство безопасности. Шрамы, которые в России делали его изгоем, здесь стали частью анонимности. Он начал воспринимать маску не как щит, а как часть себя — как инструмент, который позволял ему существовать в мире, где боль можно превратить в искусство.
Переезд не стал мгновенным спасением, но дал Ивану шанс. Шанс начать заново, шанс скрыть свои шрамы под маской и шанс найти своё место в мире, который не всегда принимает таких, как он. Лос-Сантос стал для него не только городом, но и зеркалом, в котором он увидел себя настоящего — сломленного, но не сдавшегося.
Взрослая жизнь
Переезд в США стал для Ивана не побегом, а падением в бездну, где прошлое цеплялось за него шрамами, как якорями. Лос-Сантос встретил его небоскрёбами, слепящими неоновыми вывесками и людьми, чьи лица сливались в безликую толпу. Первые месяцы он жил в хостеле на окраине города, подрабатывая ночным грузчиком в порту. Шрамы на лице, которые в России делали его «изгоем», здесь стали частью анонимности — в городе, где каждый второй прятал тайны под татуировками и шрамами, его метки не вызывали вопросов. Но Иван всё равно покупал чёрные медицинские маски в аптеках, заклеивая ими нижнюю часть лица. Они напоминали ему повязки из юности, только теперь это был не бунт, а необходимость: маска скрывала неровный шрам от подбородка, который дёргался при нервном тике.
Заживление ран превратилось в бесконечный цикл. В Лос-Сантосе он впервые обратился к дерматологу, надеясь сгладить рубцы лазером, но денег хватило лишь на одну процедуру. Врач, взглянув на его историю болезни, посоветовал «смириться с прошлым». Иван не смирился — он начал экспериментировать. Кислотные пилинги из подпольной клиники в Строберри оставили ожоги, добавив новые красные полосы к старым шрамам. Тогда он понял: попытки избавиться от следов лишь умножают их. По ночам, сидя в ванной съёмной квартиры, он втирал в кожу дешёвые мази, наблюдая, как шрамы тускнеют, но не исчезают. Они стали картой его жизни — каждый рубец отмечал момент, когда боль заменяла страх.
Работа курьером на велосипеде дала ему свободу перемещения и повод носить маску постоянно. Клиенты редко видели его лицо: ветровка с капюшоном, чёрная ткань, прилипшая к носу и рту, и солнцезащитные очки. Коллеги прозвали его «Тенью» за привычку исчезать после смены, не участвуя в разговорах. Но маска стала не только щитом — она была сценой. Под ней Иван чувствовал себя актёром, играющим «нормального» человека. На заказ он улыбался глазами, шутил через ткань, а в одиночестве, срывая маску, задыхался от приступов тревоги. Шрамы под ней, скрытые от мира, пульсировали, будто напоминая: лицо, которое он ненавидит, всё ещё существует.
Биполярное расстройство расцвело в Лос-Сантосе маниакальными ночами и депрессивными рассветами. В маниакальной фазе Иван срывал маску, выходя на улицу с открытым лицом, будто бросая вызов своему страху. Он заводил мимолётные романы, шокируя девушек резкими перепадами от обаяния до ярости. Одна из них, художница-граффитистка, нарисовала его портрет — лицо, разрезанное шрамами, с глазами, полными боли и гнева. Картина висела в её квартире до тех пор, пока Иван в депрессивном эпизоде не разорвал её, обвинив девушку в «спекуляции на его уродстве». После этого маска вернулась навсегда, став частью его кожи.
Сейчас, в 29 лет, Иван балансирует между ненавистью к шрамам и принятием их как части своей идентичности. Он сменил дешёвые маски на кожаные, сшитые на заказ — чёрные, с серебряными заклёпками вдоль скул. Они напоминают доспехи средневекового воина, но защищают не от мечей, а от взглядов. Его переезд в США оказался не побегом, а зеркалом: здесь, среди таких же сломленных душ, он понял, что шрамы — это не отметины прошлого, а швы, скрепляющие его настоящее. Маска больше не скрывает лицо — она заменяет его, позволяя Ивану существовать в мире, где боль можно превратить в искусство. Но по ночам, когда Лос-Сантос затихает, он всё ещё подходит к зеркалу, снимает кожаную защиту и касается шрамов, шепча: «Я здесь. Я всё ещё здесь».
Настоящее время
Лос-Сантос поглотил его, как всегда, неоновым хаосом. Иван теперь работает звукорежиссёром в подпольном клубе «Бункер», где стены дрожат от басов, а маски — часть дресс-кода. Его собственная маска, чёрная кожаная с серебряными вставками в форме паутины, сливается с антуражем. Шрамы под ней он обрабатывает гелем на основе CBD, купленным у местного целителя: «Заживляет и успокаивает душу», — сказал тот, но Иван всё равно чувствует, как рубцы на скуле зудят после восьмичасовых смен у микшерного пульта. Иногда, в перерывах между живыми выступлениями, он снимает маску в подсобке, ловя отражение в зеркале, заклеенном афишами. Лицо, которое он видит, напоминает пазл — куски кожи, сшитые судьбой, но так и не сложившиеся в целое.
Маска стала его вторым голосом. На сцене он не говорит — общается жестами и световыми сигналами, а зрители аплодируют её холодной эстетике. «Ты как Человек-Паук, только без суперсил», — шутит барменша Лекси, с которой Иван иногда делит ночные перекусы. Он не объясняет, что паутина на маске — не дизайн, а метафора: каждый шрам сплетён с другим, как нити, связывающие его с прошлым. После концертов, когда клуб пустеет, он смазывает рубцы мазью с календулой, купленной в русском магазине. «Русское — значит надёжное», — бормочет он, хотя знает, что это враньё. Надёжным в его жизни было только одно — боль, которую маска превращала в тишину.
Неделю назад он впервые показал шрамы при свете софитов. Это вышло случайно: во время экспериментального шоу с визуальными проекциями маска перегрелась и начала плавиться. Иван сорвал её, и на секунду зал замер, увидев его лицо. Кто-то засмеялся, кто-то снял видео, но большинство просто продолжили танцевать — в Лос-Сантосе странное стало обыденным. Наутро ролик набрал миллион просмотров, а промоутеры клуба умоляли его повторить «трюк с лицом». Иван отказался, но купил новую маску — с титановыми вставками, которые не плавятся. «Заживление требует времени», — написал он в Stories, выложив фото старой маски в мусорном баке.
Биполярное расстройство теперь ритмично, как бит его треков. В маниакальные фазы Иван пишет музыку сутками, смешивая сэмплы с записями родительских ссор из детства. В депрессивные — лежит на полу студии, слушая, как шум города просачивается через вентиляцию. Его психотерапевт, доктор Ривера, советует «интегрировать маску в терапию», но Иван уже сделал это: он записал альбом «Scarspeech», где каждый трек соответствует этапу заживления ран. Пластинка стала культовой в андеграунде, а фанаты дарят ему самодельные маски, расшитые нитями и бисером. Он хранит их в стеклянной витрине, как артефакты чужого милосердия.
Сейчас Иван стоит на пороге выбора: снять маску навсегда или превратить её в бренд. Продюсеры предлагают контракты, но требуют «раскрыть лицо» для хайпа. Он колеблется, вспоминая, как вчера ребёнок на улице, указав на его шрамы, спросил: «Тебя дракон укусил?». Иван впервые за годы рассмеялся без прикрытия. Возможно, заживление — это не гладкая кожа, а право не прятаться. Но пока он шьёт новую маску — из прозрачного нейлона, сквозь который видны рубцы. Эксперимент. Попытка быть видимым, оставаясь невидимкой. Лос-Сантос не изменился. Изменился ли он? Ответа нет — только бас, гудящий в груди, и шрамы, которые всё ещё дышат.
Итоги:
Ivan Bipolared может носить маску на постоянной основе (обязательна пометка в мед. карте)
Психическое расстройство как ключевой фактор: Биполярное расстройство определило стиль жизни Ивана — от резких смен работы (музыкант, полицейский, звукорежиссёр) до выбора всегда оставаться за маской.
Переезд в США для Ивана Биполареда стал не просто сменой места жительства, а попыткой убежать от прошлого, которое преследовало его, как тень. В России он чувствовал себя запертым: шрамы на лице, насмешки окружающих, скандалы родителей и биполярное расстройство, которое прогрессировало с каждым годом. Америка казалась ему местом, где можно начать с чистого листа, где его шрамы и маска не будут вызывать вопросов.
Иван начал копить деньги за год до отъезда. Он продал всё, что мог: гитару отца, бабушкины украшения, даже свой скейтборд. Работал на износ: днём разгружал товары на складе, ночью подрабатывал водителем. Когда набрал нужную сумму, купил билет в один конец и улетел с одной сумкой, в которой были только документы, немного денег, маска и фотография родителей.
Лос-Сантос встретил его шумом, грязью и запахом бензина. Первые дни он жил в дешёвом мотеле на окраине, где по ночам слышался гул полицейских сирен и крики пьяных соседей. Языковой барьер стал первой проблемой: его акцент и неспособность быстро формулировать мысли вызывали насмешки. Он устроился курьером, чтобы хоть как-то выжить, но первые месяцы были адом: низкая зарплата, долги за аренду и постоянное чувство одиночества.
Маска стала его спасением. В городе, где каждый второй прячет лицо, он стал невидимкой, и это давало ему чувство безопасности. Шрамы, которые в России делали его изгоем, здесь стали частью анонимности. Он начал воспринимать маску не как щит, а как часть себя — как инструмент, который позволял ему существовать в мире, где боль можно превратить в искусство.
Переезд не стал мгновенным спасением, но дал Ивану шанс. Шанс начать заново, шанс скрыть свои шрамы под маской и шанс найти своё место в мире, который не всегда принимает таких, как он. Лос-Сантос стал для него не только городом, но и зеркалом, в котором он увидел себя настоящего — сломленного, но не сдавшегося.
Взрослая жизнь
Переезд в США стал для Ивана не побегом, а падением в бездну, где прошлое цеплялось за него шрамами, как якорями. Лос-Сантос встретил его небоскрёбами, слепящими неоновыми вывесками и людьми, чьи лица сливались в безликую толпу. Первые месяцы он жил в хостеле на окраине города, подрабатывая ночным грузчиком в порту. Шрамы на лице, которые в России делали его «изгоем», здесь стали частью анонимности — в городе, где каждый второй прятал тайны под татуировками и шрамами, его метки не вызывали вопросов. Но Иван всё равно покупал чёрные медицинские маски в аптеках, заклеивая ими нижнюю часть лица. Они напоминали ему повязки из юности, только теперь это был не бунт, а необходимость: маска скрывала неровный шрам от подбородка, который дёргался при нервном тике.
Заживление ран превратилось в бесконечный цикл. В Лос-Сантосе он впервые обратился к дерматологу, надеясь сгладить рубцы лазером, но денег хватило лишь на одну процедуру. Врач, взглянув на его историю болезни, посоветовал «смириться с прошлым». Иван не смирился — он начал экспериментировать. Кислотные пилинги из подпольной клиники в Строберри оставили ожоги, добавив новые красные полосы к старым шрамам. Тогда он понял: попытки избавиться от следов лишь умножают их. По ночам, сидя в ванной съёмной квартиры, он втирал в кожу дешёвые мази, наблюдая, как шрамы тускнеют, но не исчезают. Они стали картой его жизни — каждый рубец отмечал момент, когда боль заменяла страх.
Работа курьером на велосипеде дала ему свободу перемещения и повод носить маску постоянно. Клиенты редко видели его лицо: ветровка с капюшоном, чёрная ткань, прилипшая к носу и рту, и солнцезащитные очки. Коллеги прозвали его «Тенью» за привычку исчезать после смены, не участвуя в разговорах. Но маска стала не только щитом — она была сценой. Под ней Иван чувствовал себя актёром, играющим «нормального» человека. На заказ он улыбался глазами, шутил через ткань, а в одиночестве, срывая маску, задыхался от приступов тревоги. Шрамы под ней, скрытые от мира, пульсировали, будто напоминая: лицо, которое он ненавидит, всё ещё существует.
Биполярное расстройство расцвело в Лос-Сантосе маниакальными ночами и депрессивными рассветами. В маниакальной фазе Иван срывал маску, выходя на улицу с открытым лицом, будто бросая вызов своему страху. Он заводил мимолётные романы, шокируя девушек резкими перепадами от обаяния до ярости. Одна из них, художница-граффитистка, нарисовала его портрет — лицо, разрезанное шрамами, с глазами, полными боли и гнева. Картина висела в её квартире до тех пор, пока Иван в депрессивном эпизоде не разорвал её, обвинив девушку в «спекуляции на его уродстве». После этого маска вернулась навсегда, став частью его кожи.
Сейчас, в 29 лет, Иван балансирует между ненавистью к шрамам и принятием их как части своей идентичности. Он сменил дешёвые маски на кожаные, сшитые на заказ — чёрные, с серебряными заклёпками вдоль скул. Они напоминают доспехи средневекового воина, но защищают не от мечей, а от взглядов. Его переезд в США оказался не побегом, а зеркалом: здесь, среди таких же сломленных душ, он понял, что шрамы — это не отметины прошлого, а швы, скрепляющие его настоящее. Маска больше не скрывает лицо — она заменяет его, позволяя Ивану существовать в мире, где боль можно превратить в искусство. Но по ночам, когда Лос-Сантос затихает, он всё ещё подходит к зеркалу, снимает кожаную защиту и касается шрамов, шепча: «Я здесь. Я всё ещё здесь».
Настоящее время
Лос-Сантос поглотил его, как всегда, неоновым хаосом. Иван теперь работает звукорежиссёром в подпольном клубе «Бункер», где стены дрожат от басов, а маски — часть дресс-кода. Его собственная маска, чёрная кожаная с серебряными вставками в форме паутины, сливается с антуражем. Шрамы под ней он обрабатывает гелем на основе CBD, купленным у местного целителя: «Заживляет и успокаивает душу», — сказал тот, но Иван всё равно чувствует, как рубцы на скуле зудят после восьмичасовых смен у микшерного пульта. Иногда, в перерывах между живыми выступлениями, он снимает маску в подсобке, ловя отражение в зеркале, заклеенном афишами. Лицо, которое он видит, напоминает пазл — куски кожи, сшитые судьбой, но так и не сложившиеся в целое.
Маска стала его вторым голосом. На сцене он не говорит — общается жестами и световыми сигналами, а зрители аплодируют её холодной эстетике. «Ты как Человек-Паук, только без суперсил», — шутит барменша Лекси, с которой Иван иногда делит ночные перекусы. Он не объясняет, что паутина на маске — не дизайн, а метафора: каждый шрам сплетён с другим, как нити, связывающие его с прошлым. После концертов, когда клуб пустеет, он смазывает рубцы мазью с календулой, купленной в русском магазине. «Русское — значит надёжное», — бормочет он, хотя знает, что это враньё. Надёжным в его жизни было только одно — боль, которую маска превращала в тишину.
Неделю назад он впервые показал шрамы при свете софитов. Это вышло случайно: во время экспериментального шоу с визуальными проекциями маска перегрелась и начала плавиться. Иван сорвал её, и на секунду зал замер, увидев его лицо. Кто-то засмеялся, кто-то снял видео, но большинство просто продолжили танцевать — в Лос-Сантосе странное стало обыденным. Наутро ролик набрал миллион просмотров, а промоутеры клуба умоляли его повторить «трюк с лицом». Иван отказался, но купил новую маску — с титановыми вставками, которые не плавятся. «Заживление требует времени», — написал он в Stories, выложив фото старой маски в мусорном баке.
Биполярное расстройство теперь ритмично, как бит его треков. В маниакальные фазы Иван пишет музыку сутками, смешивая сэмплы с записями родительских ссор из детства. В депрессивные — лежит на полу студии, слушая, как шум города просачивается через вентиляцию. Его психотерапевт, доктор Ривера, советует «интегрировать маску в терапию», но Иван уже сделал это: он записал альбом «Scarspeech», где каждый трек соответствует этапу заживления ран. Пластинка стала культовой в андеграунде, а фанаты дарят ему самодельные маски, расшитые нитями и бисером. Он хранит их в стеклянной витрине, как артефакты чужого милосердия.
Сейчас Иван стоит на пороге выбора: снять маску навсегда или превратить её в бренд. Продюсеры предлагают контракты, но требуют «раскрыть лицо» для хайпа. Он колеблется, вспоминая, как вчера ребёнок на улице, указав на его шрамы, спросил: «Тебя дракон укусил?». Иван впервые за годы рассмеялся без прикрытия. Возможно, заживление — это не гладкая кожа, а право не прятаться. Но пока он шьёт новую маску — из прозрачного нейлона, сквозь который видны рубцы. Эксперимент. Попытка быть видимым, оставаясь невидимкой. Лос-Сантос не изменился. Изменился ли он? Ответа нет — только бас, гудящий в груди, и шрамы, которые всё ещё дышат.
Итоги:
Ivan Bipolared может носить маску на постоянной основе (обязательна пометка в мед. карте)
Психическое расстройство как ключевой фактор: Биполярное расстройство определило стиль жизни Ивана — от резких смен работы (музыкант, полицейский, звукорежиссёр) до выбора всегда оставаться за маской.
Последнее редактирование:
